— МИ-И-ИША-А-А! — откуда-то из-за горизонта Западных улиц раздался громоподобный голос, и бармен Миша как-то виновато втянул голову и начал протирать бокалы в два раза судорожнее.
— МИ-И-ИША-А-А! Сде-елай мне стульчик в тенёчке, у меня схватило жопу! МИ-И-ИША-А-А, ты слышишь меня, фарштинкинэ идин, мамино щасте, МИ-И-ИША-А-А!!!
— Ну почему сейчас?! — тихо и риторически спросил Миша почему-то меня. — Почему, б-дь, не утром, пока никого нет? Вот почему каждый раз так?
— МИ-И-ИША-А-А! — волновым методом передавалось через доски бордволка прямо в зубы. — МИ-И-ИША-А-А, почему ты мне не отвечаешь, у меня сел телефон, МИ-И-ИША-А-А, ты есть или я зря иду?!
— Иди ей навстречу, я тут пока посмотрю, — предложил я. — Продавать ничего не буду.
— МИ-И-ИША-А-А, маленький мишигинэр, ты слышишь маму?! МИ-И-ИША-А-А!
— Ты бы хоть крикнул ей что-то, — посоветовал я. — Не факт, что тебе нужна вот такая именная реклама.
— Мама глухая, — объяснил Миша. — А хиринг-эйд у неё поломался в 2003 году, когда малая Таня выходила замуж. А кто бы, б-дь, не поломался, если совать его в шоколадный фонтан...
— На фига?! — я начал ржать.
— «Чтобы всё, что я слышу, было сладким, а не горьким», — процитировал Миша.
— А в чем проблема за 14 лет поменять слуховой аппарат? — отсмеялся я.
— Он зелёненький, и мама к нему уже привыкла, — объяснил бармен Миша обе непреодолимые причины.
— МИ-И-ИША-А-А, аидише гоныф, чтоб ты маму видел, как ты её сейчас слышишь и не реагируешь! — из-за горизонта никто не показывался по-прежнему, но голос был.
— Вот что с ней делать? — пожаловался Миша и обречённо налил себе рюмку водки.
— Твоё здоровье! — сказал он и засунул руку с рюмкой куда-то внутрь себя, в район трахеи.
— За твою маму! — не поддержал тост я. — Сколько ей уже?
— Восемьдесят девять, — Миша вытащил руку из пищевода и взял ею лимончик. — Дай ей бог здоровья!
— МИ-И-ИША-А-А, шо за шлемазл, даже крикнуть не может! — биндюжницким женским басом неслось над океаном. — МИ-И-ИША-А-А, ты взял мне стульчик?
— Сколько раз я её просил не приходить ко мне на работу? — горестно поделился Миша. — «Мама, тут неприличное заведение и все пьяные», — говорил я, но до одного места.
— Так может, пусть она прийдет и убедится? — я мыслил конструктивно.
— Она приходит, убеждается и в ужасе спрашивает: «Миша, что ты тут делаешь?! Тут же неприличное заведение и все пьяные!».
— А ты шо? — заинтересовался я.
— А я ей говорю, шо я здесь работаю каждый божий день уже 22 года, Саня, — Миша расстроился окончательно.
— МИ-И-ИША-А-А!!! МИ-И-ИША-А-А, почему я должна орать нахомуль и нахомуль!
— Минь, ты бы хоть ручкой помахал. Нехорошо, — упрекнул я.
— Я помашу, Саня, — философски сказал бармен Миша. — Как только ты мне покажешь — кому. Это она с Вест 21-й орёт. От дома. Ещё кварталов тридцать-тридцать пять и мы сразу даже обнимемся.
— МИ-И-ИША-А-А, ну шо за ребёнок дал Он на голову?! — мамин бас приобрёл густоту, завершённость и молитвенность.
— МИ-И-ИША-А-А! А гойише копф!...
Я удивлённо поднял брови.
— Я еврей по папе, — стеснительно объяснил Миша. — Она меня всю жизнь этим попрекает.
— А мама? — не понял я.
— А мама русская, — сказал бармен Миша. — Откуда у нас в Иркутске евреи?
Alexander Ostashko
via
Journal information