Тело покойника замораживают, потом погружают в жидкий азот, затем подвергают вибрации. После этого останки уже ничем не напоминают человека. Из получившейся массы отсеивают фрагменты металла — «компост» готов. Никто не прикасается к трупу, вокруг не разносится никакого запаха — технология близка к совершенству. Биоразлагаемый «гроб» с останками захоранивают почти на поверхности земли, где примерно за 18 месяцев он превращается в плодородную почву.
Примерно так работает технология, которую ее создательница — шведка Сюзанна Вииг-Месак — назвала «промессией», от латинского promessa — «обещание»: обещание природе вернуть обратно всю материю, полученную от нее. Место, где тела усопших будут подвергаться вышеописанной операции, называется «проматорий».
В результате промессии — в отличие от кремации и тем более традиционных похорон по христианскому обряду — останки максимально быстро и полно включаются в экологический круговорот материи. Прямо по Виктору Цою: «Красная-красная кровь через час уже просто земля… через три она снова жива». Максимальное приближение к природе, где волки зайчика грызут: останки любого животного быстро утилизируют микро- или макропадальщики.
Впрочем, российские клиенты пока не готовы к такой новации в одной из самых консервативных областей жизни, полагают многие представители похоронной индустрии». Ведь даже по поводу кремации тел до сих пор нет консенсуса: православная традиция требует только погребения в землю «в натуральном виде». Ведь любой верующий, читая Символ веры, подтверждает, что «чает воскресения мертвых», а книги апостолов и отцов церкви прямо указывают на воскресение в телесном облике. А как «восставать из гроба», если вместо него — урна с прахом? «Расчленяющая» технология промессии вызывает те же вопросы.
Действительно, огненное погребение как индустриальная технология похорон, хорошо подходящая для мегаполисов, было новинкой в первые десятилетия ХХ века. В России строительство крематориев, как пишет в своей книге «Советская повседневность: нормы и аномалии» российский социолог и культуролог Наталия Лебина, обсуждалось еще до революции 1917 года. Однако только после прихода к власти большевиков крематории и колумбарии — стены для захоронения урн — стали реальностью. В частности, под крематорий была переделана одна из церквей московского Донского монастыря.
Но не сама по себе авангардность сделала кремацию популярной. Для этого потребовался «квартирный вопрос»: участки, предоставлявшиеся на старых московских кладбищах в советскую и постсоветскую пору, оказались настолько невелики, что фактически подразумевали погребение только урны. Хоронить по христианскому обычаю в большом городе попросту оказалось роскошью — и кремация стала вариантом нормы.
Возможно, в будущем подобная участь может ожидать и промессию. Ведь могилы людей, похороненных таким образом, очень быстро «самоочищаются». Да и цветы на них, видимо, вырастут отменные.
via
Journal information